Михаил Яснов - Путешествие в чудетство
Уже одно перечисление некоторых разделов в книге «Взялись за руки друзья» представляет суть и разнообразие шибаевских тем и сюжетов: «Буква заблудилась», «Волшебные слова», «Удивительные названия», «Прислушайся к слову», «Стихи играют в прятки», «Точка, точка, запятая…» Причём за «невинными» названиями подчас скрываются тонкие находки, по-моему, ни разу до Шибаева не становившиеся предметом такой последовательной игры.
Кому в детстве не приходилось, быстро повторяя какое-либо особое слово, «вылущивать» из его звуков другое, схожее с ним по звучанию? Шибаев доводит эту игру до поэтического совершенства, подталкивая читателя на поиск таких «двойных» слов, раскрывая их внутренние связи:
— Зверёк, зверёк, куда бежишь?
Как звать тебя, малышка? —
Бегу в камыш-камыш-камыш,
Я — мышка-мышка-мышка.
Или:
Говорит Ивану Ганка:
— Глянь-ка: банка-банка-банка! —
Где кабан-кабан-кабан? —
Удивляется Иван.
На эвфонической стороне языка Шибаев особенно заострял внимание. Это и понятно: со звука начинается постижение речи, один-единственный звук, одна буква часто становятся главным различием совершенно чуждых друг другу слов. Поэт подчёркивает это различие весело и остроумно:
Букву «Д» на дне пруда
Отыскали раки.
С той поры у них беда:
То и дело Драки.
Переходя от звука к слову, Шибаев и здесь демонстрирует меткость глаза и остроту слуха. То он заставляет прислушаться к самим словам, в их звучании обнажая смысл:
О твёрдом камне говорит
И слово твёрдое ГРАНИТ.
А для вещей, что мягче всех,
Слова — помягче: ПУХ, МОХ, МЕХ.
То, отталкиваясь от смысла — через звук, — показывает удивительную многогранность родной речи:
Я шёл по лужайке.
Гляжу — АДМИРАЛ…
Я тихо подкрался к нему
И — поймал!
Поймал!
Наконец-то поймал адмирала!..
Богатой
Коллекция бабочек
Стала!
Слова-близнецы и знаки препинания, слоги и предлоги, правила чтения и навыки культурной речи — всё становится объектом внимания. И в стихах, посвящённых более сложным законам языка, Шибаев всегда ищет способ растормошить ученика своей поэтической школы, заставить его правильно ответить на вопрос, а то и выставить самому себе заслуженную отметку:
Мы изучаем перенос.
Вот как слова я перенёс.
«Едва» я перенес «е-два»
И получил за это «два».
«Укол» я перенёс «у-кол»
И получил за это «кол».
«Опять» я перенёс «о-пять».
Теперь, надеюсь, будет «пять»?!
Эти строки хороши тем, что играют в рифменное ожидание: прочитав слово, читатель уже догадывается, какую оценку заслужил герой, и, смеясь, может легко восстановить правильное написание при переносе. Подобным объектом иронического недоумения, а то и откровенной насмешки становятся и школьные орфографические ошибки. Вот, например, в какую переделку попал учитель Лев Кузьмич, проверяющий дома тетради своих учеников:
Он долго думал, например,
Раскрыв тетрадку Тани,
Что это значит: «Пионер
Играет на баране?..»
Ах, неужели гвозди
Вбивают… молоком?!
(Написано у Кости
О чуде о таком).
А кто-то тяпкой вытер стол!
(Ах, неужели тяпкой?)
А кто-то каской красит пол!
(Напрасно. Лучше — шапкой).
А кто-то пишет: «Наш каток —
Такой хороший, гадкий…»
— Ай-яй! — промолвил педагог
И отложил тетрадки…
И лоб пощупал он тайком,
И поспешил к дивану.
И слышит: кто-то молоком
Колотит по барану!
Такой гротеск не просто смешон — это юмор с двойным дном: за шуткой всегда скрывается познавательность. Безусловной педагогической заслугой Шибаева можно назвать его постоянное стремление разрушить тривиальность — в отношении к слову, к языку, да и в самом детском сознании.
Есть примеры, подтверждающие его правоту с иных позиций. Известно, что у людей, обладающих необычной, феноменальной памятью, существует своя методика запоминания, своя система мнемотехники. Помню, я однажды прочитал о феномене Самвеле Гарибяне. По его словам, суть его системы запоминания слов кроется в абсурде, игре воображения: «К примеру, надо запомнить слова “паркет”, “пингвин”, “таблетка”, “рация”… Вы сочиняете сюжет, в котором последовательно играет каждое из предложенных слов. Допустим, “по паркету гуляет пингвин…” Не впечатляет — обычно. А если так: “паркет натёрли пингвином, затем дали ему таблетку, посадили за рацию…” Абсурд? Да. А слова уже впечатались в память. Необычное всегда запоминается лучше, развивает фантазию, избавляет от стереотипов мышления любого человека…»[59]. Слова Гарибяна заставляют вспомнить об ответе Хармса на вопрос, каков номер его телефона: «Его легко запомнить: 32–15, — отвечал Хармс. — Тридцать два зуба и пятнадцать пальцев».
Говоря о развитии памяти, С. Гарибян невольно затронул одну из главных проблем поэзии для детей — создание такого образа, придумывание такого поэтического хода, которые бы уже с детства и развивали выдумку, и избавляли от трафаретности мышления. Думаю, что одним из тех, кто открыл перед юным читателем двери в мир «языковой» фантазии и был поэт Александр Шибаев.
Можно с уверенностью сказать: никто из наших поэтов прежде не писал о родном языке так, как это сделал Александр Александрович. Хотя, конечно, его стихи стали прямым развитием уже существовавшей и довольно мощной традиции детской поэзии, идущей от словесной игры. Перечитывая Шибаева, видишь, на что поэт ориентировался: прежде всего, это школа Маршака и творчество её создателя.
Влияние Маршака иногда сказывается напрямую, — допустим, в ритмических реминисценциях:
Воробьи повадились
В огород.
Ну-ка пусть их пугало
Отпугнёт…
В этих строчках Шибаева так и «прощупывается» характерный ритм маршаковского стихотворения «Кот и лодыри», который ни с чем не спутаешь. Нередки образцы и более скрытого, косвенного влияния. Б. Бегак в книге «Дети смеются», опубликованной в 1971 году, приводит небольшой эпизод из работы Маршака над стихотворением «Про художников и художниц»:
«…Стыд и позор Иванову Василию,
он нацарапал на парте фамилию,
Чтобы ребята на будущий год
Знали, что в классе сидел…
Большой поэт критически отнёсся к собственному тексту, — пишет Бегак. — “Идиот” из стихов был выброшен, а Иванов заменён красноречивым Пустяковым:
